Осень подходила к концу, и в воздухе уже чувствовалось приближение
зимы. Как всегда в это время года, я собирал в саду опавшие сухие листья и
набивал ими пластиковые мешки для мусора. Приставив к крыше лестницу,
очистил забитые листьями желоба водостоков. У моего дома деревья не росли,
но ветер срывал листву с развесистых соседских деревьев с обеих сторон и
щедро усыпал ими мой маленький садик. Эта работа меня не раздражала. Я
рассеянно смотрел на кружащиеся в лучах послеполуденного солнца листья, и
время бежало незаметно. На соседнем участке справа торчало здоровенное
дерево с красными ягодами. Над ним кружились, сверкая ярким оперением, птицы
и кричали -- будто ссорились, пронзая воздух резкими, отрывистыми голосами.
Я ломал голову: что мне делать с летней одеждой Кумико, как лучше ее
сохранить? Думал собрать и выбросить, как она написала в письме, но
вспомнил, с какой любовью она подбирала каждую вещь. "Место есть, пусть еще
повисит", -- подумал я.
Но стоило открыть стенной шкаф, как я невольно вспоминал, что Кумико
рядом нет. Ее наряды -- пустые оболочки прежней жизни. Я прекрасно
представлял Кумико в них: с некоторыми были связаны четкие воспоминания.
Временами вдруг ловил себя на том, что сижу на кровати, тупо уставившись на
висящие передо мной в ряд платья, блузки и юбки, а потом никак не мог
вспомнить, сколько я так просидел. Может, десять минут, а может -- час.
Глядя на ее одежду, я представлял, как чужой человек раздевает Кумико.
Как под его руками спадает с нее платье, как руки скользят по ней, снимая
белье. Ласкают грудь, раздвигают ноги. Эта картина стояла у меня перед
глазами -- мягкая, нежная грудь, бедра, белые как снег, и касающиеся их
мужские руки. Я не хотел думать об этом, но не мог ничего поделать. Не мог
потому, что все это наверняка происходило на самом деле. Надо приучить себя
к таким картинам -- ведь от реальности никуда не денешься.